Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой - Александр Анатольевич Васькин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кинематографическая компания Андрея Кончаловского — это Андрей Тарковский, Вадим Юсов, Геннадий Шпаликов, поэт Сергей Чудаков. Как-то Евгений Урбанский привел в «Националь» познакомить с друзьями свою невесту — Татьяну Лаврову, артистку МХАТа. Молодой Тарковский был задирист, что приводило к дракам, но не в самом ресторане, а на выходе из него. Однажды компания столкнулась с группой армян, среди которых нашелся чемпион мира по боксу в полулегком весе. Всё закончилось милицией.
Вся молодость Кончаловского прочно связана с «Националем», к которому он пытался пристрастить и брата Никиту. В 1966 году здесь была сыграна свадьба Никиты Михалкова и Анастасии Вертинской. Жених был с длинными волосами и модными тогда бакенбардами, в брюках клеш, а невеста с халой на голове — популярнейшей прической тех лет. Свадьба в «Национале» — всегда престижно. В 1965 году здесь отмечали бракосочетание Иосифа Кобзона и Вероники Кругловой, его первой жены, тамадой избрали Вано Мурадели.
А вот еще «святая троица» «Националя» — уже знакомое нам богемное трио художников: Борис Мессерер, Лев Збарский и Юрий Красный. Збарский — художник-график, иллюстрировавший Олешу и советские мультфильмы, но более известный своими женами, среди которых в разные годы были советская «Софи Лорен» манекенщица Регина Збарская и актриса Театра им. Вахтангова Людмила Максакова. Героиня подиума и богемных вечеринок красавица Збарская имела связи в самых разных слоях советского общества (что вполне понятно), получив широкую известность и на Западе, где ее называли «самым красивым оружием Кремля», она покончила с собой в 1987 году.
А Людмила Максакова сегодня чаще упоминается как мать оперной певицы Марии Максаковой, но в те годы она считалась богемной дивой Москвы. Дочь режиссера Рубена Симонова Ольга Симонова-Партан пишет о ней: «Максакова была в богемной Москве тех ушедших, советских времен притчей во языцех. Выйдя замуж за, как тогда выражались, “фирмача” из ФРГ, которого театральная Москва подобострастно величала “Улей”, она убивала наповал деятелей культуры и искусства своими шубами, бриллиантами, машинами. Сорила западными деньгами очень по-русски. Исконно-русская удаль гармонично сочеталась с ослепительной, западного происхождения роскошью. Сплетни о романах Людмилы Максаковой со знаменитостями, о ее театральных кознях и о ее фантастических туалетах постоянно циркулировали из уст в уста по богемной Москве. В те советские времена Максакова была предтечей сегодняшнего постсоветского гламура. Тогда была только одна настоящая московская львица — Людмила Максакова». И хотя звание народной артистки РСФСР Максаковой дали в 1980 году, еще раньше за глаза ее прозвали «нарядной артисткой».
В 1972 году Збарский выехал в Израиль, несмотря на завидное женское окружение и вполне достойное существование — хорошую квартиру, мастерскую на Поварской, дачу в Серебряном Бору. Выехал «просто от скуки, от общей серости жизни, от запертости, запретов, недосягаемости заграницы. Вместо советской предполагаемой карьеры предпочел тамошние неизвестности, которые давали вольность и независимость», — отмечал Анатолий Найман. Отец Юрия Красного не бальзамировал Ленина, но этот художник-график также выехал в Израиль в 1972 году. С жиру бесилась советская богема, как сказали бы на это в очереди за туалетной бумагой.
Но в 1960-е годы молодые и не имевшие пока мастерских на Поварской художники сидели за столиком, трепались на разные темы. Збарский все мечтал загнать кому-нибудь задорого причудливый фонарь из Мавзолея В. И. Ленина, видно, оставшийся от папы-академика. А Красный по-дружески упрекал его, показывая на очередь к усыпальнице вождя: «Твой пахан из нашего вождя чучелку сделал, а народ теперь стоит». Збарский нисколько не обижался. Также они занимались чрезвычайно любопытным делом. «Среди точек притяжения московской богемы тех лет кафе “Националь” на первом этаже одноименной гостиницы занимало почетное место. Обаяние пейзажа, открывавшегося из окна кафе, затмевало все прочие достоинства этого заведения и его недостатки, выражавшиеся в высоком уровне цен. Если наша компания заказывала бутылку водки “Столичная”, я ставил бутылку перед собой и сравнивал рисунок на этикетке с видом, открывавшимся из окна. Получалось, что этикетка нарисована прямо с этой точки, потому что ракурс гостиницы “Москва”, обрамленный оконной рамой, полностью совпадал с изображением. Кстати, в те годы разница в цене водки и коньяка не была настолько велика, как теперь, и многие посетители кафе “Националь” предпочитали заказывать коньяк и кофе, что в большей степени соответствовало идее заведения», — вспоминал Мессерер.
Пить кофе с коньяком (а точнее, коньяк запивать кофе) в присутствии сидящих за соседними столиками Светлова и Олеши доставляло двойное удовольствие. После третьей чашки кофе эти литературные мэтры превращались в глазах подгулявших художников в Эрнеста Хемингуэя и Скотта Фицджеральда, которые, как мы помним из «Праздника, который всегда с тобой», не вылезали из баров, где и творили. Они были молоды и жили в Париже, а Светлов и Олеша обитали в Москве. Изрядное количество выпитого — пусть не коньяка, а водки — позволяло на некоторое время перенестись в столицу Франции. «Пардон, месье!»
Другая постоянная компания состояла из людей иного круга — «как бы» журналист Виктор Луи, «вроде» архитектор Константин Страментов (зять Костаки), занимавшийся, по утверждению Кончаловского, фарцовкой, а еще московские стиляги — художник Виктор Щапов и француз Люсьен Но, фотокорреспондент журнала «Пари матч». Люсьен жил в известном номенклатурном доме Жолтовского — но не в том, что с башенкой на Смоленской площади, а в другом — на Ленинском проспекте. Красавчик и плейбой, он вызывал зависть и жгучий интерес попадавшегося ему на пути местного населения — и мужского, и женского.
Внимание к Люсьену приковывало уже само его происхождение, кроме того, разъезжал он на редкой в начале 1960-х годов иномарке — машине «шевроле» выпуска 1956 года с модной расцветкой: белый верх, зеленый низ. Можно себе представить производимое «тачкой» впечатление, когда яркая, цвета слоновой кости машина с бирюзовыми крыльями рассекала московские проспекты, заставляя прохожих поворачивать головы. Это был совсем иной уровень комфорта, не тяжеловесные ЗИСы с ЗИМами. А еще у него были замшевая куртка песочного оттенка, коих в Москве было всего три (еще у кинорежиссера Ивана Пырьева и у отца Люсьена, тоже корреспондента «Пари матч», но специального), и полный шкаф модных пиджаков.
Люсьен как-то мельком увидел из окон «Националя» очень красивую девушку, два года разыскивал ее, чтобы сделать
